Великие о стихах:

Поэзия — как живопись: иное произведение пленит тебя больше, если ты будешь рассматривать его вблизи, а иное — если отойдешь подальше.

Небольшие жеманные стихотворения раздражают нервы больше, нежели скрип немазаных колес.

Самое ценное в жизни и в стихах — то, что сорвалось.

Марина Цветаева

Среди всех искусств поэзия больше других подвергается искушению заменить свою собственную своеобразную красоту украденными блестками.

Гумбольдт В.

Стихи удаются, если созданы при душевной ясности.

Сочинение стихов ближе к богослужению, чем обычно полагают.

Когда б вы знали, из какого сора Растут стихи, не ведая стыда... Как одуванчик у забора, Как лопухи и лебеда.

А. А. Ахматова

Не в одних стихах поэзия: она разлита везде, она вокруг нас. Взгляните на эти деревья, на это небо — отовсюду веет красотой и жизнью, а где красота и жизнь, там и поэзия.

И. С. Тургенев

У многих людей сочинение стихов — это болезнь роста ума.

Г. Лихтенберг

Прекрасный стих подобен смычку, проводимому по звучным фибрам нашего существа. Не свои — наши мысли заставляет поэт петь внутри нас. Повествуя нам о женщине, которую он любит, он восхитительно пробуждает у нас в душе нашу любовь и нашу скорбь. Он кудесник. Понимая его, мы становимся поэтами, как он.

Там, где льются изящные стихи, не остается места суесловию.

Мурасаки Сикибу

Обращаюсь к русскому стихосложению. Думаю, что со временем мы обратимся к белому стиху. Рифм в русском языке слишком мало. Одна вызывает другую. Пламень неминуемо тащит за собою камень. Из-за чувства выглядывает непременно искусство. Кому не надоели любовь и кровь, трудный и чудный, верный и лицемерный, и проч.

Александр Сергеевич Пушкин

- …Хороши ваши стихи, скажите сами?
– Чудовищны! – вдруг смело и откровенно произнес Иван.
– Не пишите больше! – попросил пришедший умоляюще.
– Обещаю и клянусь! – торжественно произнес Иван…

Михаил Афанасьевич Булгаков. "Мастер и Маргарита"

Мы все пишем стихи; поэты отличаются от остальных лишь тем, что пишут их словами.

Джон Фаулз. "Любовница французского лейтенанта"

Всякое стихотворение — это покрывало, растянутое на остриях нескольких слов. Эти слова светятся, как звёзды, из-за них и существует стихотворение.

Александр Александрович Блок

Поэты древности в отличие от современных редко создавали больше дюжины стихотворений в течение своей долгой жизни. Оно и понятно: все они были отменными магами и не любили растрачивать себя на пустяки. Поэтому за каждым поэтическим произведением тех времен непременно скрывается целая Вселенная, наполненная чудесами - нередко опасными для того, кто неосторожно разбудит задремавшие строки.

Макс Фрай. "Болтливый мертвец"

Одному из своих неуклюжих бегемотов-стихов я приделал такой райский хвостик:…

Маяковский! Ваши стихи не греют, не волнуют, не заражают!
- Мои стихи не печка, не море и не чума!

Владимир Владимирович Маяковский

Стихи - это наша внутренняя музыка, облеченная в слова, пронизанная тонкими струнами смыслов и мечтаний, а посему - гоните критиков. Они - лишь жалкие прихлебалы поэзии. Что может сказать критик о глубинах вашей души? Не пускайте туда его пошлые ощупывающие ручки. Пусть стихи будут казаться ему нелепым мычанием, хаотическим нагромождением слов. Для нас - это песня свободы от нудного рассудка, славная песня, звучащая на белоснежных склонах нашей удивительной души.

Борис Кригер. "Тысяча жизней"

Стихи - это трепет сердца, волнение души и слёзы. А слёзы есть не что иное, как чистая поэзия, отвергнувшая слово.

205 лет со дня рождения Федора Тютчева

10-й класс

Стихотворение Ф.И. Тютчева
«Есть в осени первоначальной...»

Интегрированный урок литературы и русского языка

Цели:

– развитие навыков лингвистического анализа поэтического текста;

– подготовка и написание сочинения-миниатюры на одну из предложенных тем;

– формирование эстетического вкуса и приобщение учащихся к творчеству Ф.И. Тютчева;

– воспитание внимания к поэтическому слову и любви к поэзии.

ХОД УРОКА

1. Слово о поэте (рассказывает ученик).

Родился Ф.И. Тютчев в самом сердце России – в деревне Овстуг Брянского уезда Орловской губернии в дворянской семье в 1803 году.

Есть в осени первоначальной
Короткая, но дивная пора –

И лучезарны вечера…

Лишь паутины тонкий волос

На отдыхающее поле…

Август 1857 г.

После долгих лет жизни за границей семья Тютчевых поселилась в столице – Санкт-Петербурге. А летом домашние уезжали отдохнуть в деревню.

Дополнения учителя.

Стихотворение, которое мы будем сегодня читать, было написано 22 августа 1857 года по пути из Овстуга в Москву. Первый автограф написан карандашом на обороте листка с перечнем почтовых расходов. Впервые стихотворение было опубликовано в 1858 году в журнале «Русская беседа» и вошло в собрание стихотворений 1868 года.

Прослушаем стихотворение и постараемся представить нарисованную поэтом картину.

2. Выразительное чтение стихотворения учителем или прослушивание его на аудиокассете.

3. Анализ стихотворения. (Беседа, лингвистический анализ стихотворения.)

Какую картину вы мысленно увидели?

О чем, по-вашему, стихотворение?

В стихотворении мы увидели картину ранней осени. Но, мне кажется, оно не только об этом. Как и всякое настоящее произведение искусства, оно имеет несколько смыслов. Давайте попробуем отыскать и другие, те, которые не открываются читателю сразу, а требуют кропотливой, напряженной работы и усилий нашего ума, сердца и воображения одновременно.

В стихотворении нет заглавия, а значит, мы будем называть его по первой строчке – «Есть в осени первоначальной...».

Как вы думаете, а как мог бы Тютчев назвать это стихотворение? («Осень», «Ранняя осень», «Золотая осень».)

Но почему-то поэт отказался от этих вариантов. Как вы думаете, почему?

(Потому, наверное, что хотел рассказать не только об осени, но и еще о чем-то.)

При отсутствии заглавия, или, как его называют в науке, при нулевом заглавии, мы должны особенно внимательно отнестись к первой строчке – «Есть в осени первоначальной...». Для нас она будет названием стихотворения. На первом месте, в сильной позиции, в строке стоит слово есть .

Что оно обозначает?

(Есть – значит «существует, бывает, имеется».)

К какой части речи относится слово есть?

(Это глагол. Он стоит в 3-м лице ед. числа, а его начальная форма – быть .)

Оно называет действие как временное или постоянное? То, что есть, существует, имеется постоянно, всегда, независимо ни от каких причин. И это короткое емкое слово сразу же дает нам возможность мыслить, размышлять о чем-то вечном, независимом от человека.

На втором месте в строке – в осени .

Как вы понимаете значение слова осень?

(Это время года, которое наступает после лета.)

Ученые-лингвисты обратили внимание на то, что в языке есть такие слова, которые, кроме своего значения, могут вызывать у нас в сознании множество ассоциаций, сравнений, они способны как бы «будить» наше воображение. К таким словам относится и слово осень . Кроме времени года, оно еще обозначает пору, когда люди собирают урожай, когда тепло сменяется первыми холодами. А потому слово осень является обозначением, символом засыпающей в природе жизни. Ведь в это время все в природе готовится к долгому зимнему сну, покою.

Но в осени несколько этапов. Тютчев в первой же строчке в сильную позицию (конец строки) ставит слово, которое называет этот этап, – первоначальная .

Как вы понимаете значение этого слова?

(«Первый», «начальный, новый», «ранний» – об осени.)

Значение «первый», «начальный», «новый», «ранний» мы, конечно, осознаем, так как слова синонимичны.

Почему же Тютчев выбрал для стихотворения именно слово первоначальный? Чем оно отличается от остальных слов? (Вся дальнейшая работа требует постоянного обращения к толковым словарям).

(В слове первоначальный два корня: перв- и -начал-. )

В этом слове два синонимичных корня, которые определяют раннюю осень дважды. Значит, автору было важно привлечь наше внимание именно к этой характеристике осени.

Такое длинное, или многосложное, в отличие от односложных, более торжественно.

«В стихах Тютчева такие “долгие” и торжественные слова помогают с самого начала переключить читательское восприятие “на высокую волну”, переводят его в необычное, непрозаическое измерение». (Маймин Е.А . Русская философская поэзия: Поэты-любомудры, А.С. Пушкин, Ф.И. Тютчев. М., 1976)

Для чего же поэту потребовалось «перевести» наше читательское восприятие в такое необычное измерение?

(Тютчеву хотелось, чтобы мы размышляли, а это длинное слово первоначальный усиливает размышление. Оно создает у читателей настроение раздумья.)

Интересен факт, на который обратили внимание исследователи творчества Тютчева: оказывается, поэт очень часто употреблял в своих стихотворениях длинные слова. Почти в каждом есть одно или два многосложных, т.е. длинных, слова, и часто словом поэт словно бы старался украсить стихотворение.

(Очень медленно, неторопливо, раздумывая.)

Эта строка задает медленный, торжественный ритм всему стихотворению.

Есть в осени первоначальной
Короткая, но дивная пора –
Весь день стоит как бы хрустальный,
И лучезарны вечера...

Вторая строка – Короткая, но дивная пора . Обратите внимание: два определения осени, а между ними коротенькое слово но.

Какой частью речи оно является?

(Но – это союз. В простом предложении союз может связывать однородные члены предложения и показывает разность, различие того, что они обозначают.)

Но противопоставляет значения двух слов друг другу.

Короткая, но дивная пора – это какая? Как вы понимаете смысл строки?

(Это время в осени особенное, потому что оно одновременно и удивительное по красоте, и очень короткое. А значит, очень дорогое каждому из нас.)

В природе всего несколько таких дней. Она нам их дарит перед долгой холодной зимой, чтобы мы вспоминали эту дивную пору долго-долго. Каждый человек понимает это, потому ему хочется запомнить, запечатлеть эти дни в памяти. Он стремится как можно полнее вобрать в себя последнее, быстро уходящее тепло и последнюю красоту осенней природы.

Весь день стоит как бы хрустальный,
И лучезарны вечера...

Обратите внимание в третьей и четвертой строках на существительные: день и вечера .

В какой форме они употреблены?

(Существительное день стоит в форме единственного числа, а существительное вечера – во множественном числе.)

Может быть, поэт ошибся: ведь не только вечеров много, но и дней, значит, нужно было бы сказать дни ?

(Слово день в единственном числе, поэтому мы как бы видим отдельность, особенность каждого дня.

Форма единственного числа как бы укрупняет предмет, делает его особенным, выделяет из остальных.)

Вслушайтесь в строчку: ...день стоит как бы хрустальный . Какой художественный прием использует здесь автор? (Сравнение.)

Почему же как бы, а не как?

(С использованием как бы сравнение получается мягким. Вроде бы поэт его никому не навязывает, просто ему так кажется.)

И нам, читателям, это как бы словно разрешает подбирать свои сравнения. И этот ряд можно продолжать. День... как бы хрустальный – удивительное авторское сравнение. Хрусталь – это «род, сорт стекла».

Что же у них общего?

(День такой же ясный, прозрачный, как хрусталь, потому что осенний воздух постепенно делается холоднее.)

(Осенний день такой же звонкий, как хрусталь, потому что звук разносится далеко и четко слышен.)

(День хрупок, как хрусталь. Мы понимаем, что осенняя погода непостоянна, в любое время может налететь ветер и кончатся тишина, покой, безмятежность.)

Замечательно вы объяснили смысл сравнения день... как бы хрустальный.

Почему же вечера лучезарны?

(Это слово длинное и состоит из двух корней – -луч- и -зар-. )

С точки зрения образования слов это правильно. Когда-то давно действительно осознавались эти два корня. Но с точки зрения современного состояния русского языка это один корень -лучезар-. А что означает слово лучезарный?

(Светлый, ясный, теплый.)

Да. А форма множественного числа дает нам почувствовать, что таких вечеров много, они следуют один за другим, чтобы каждый из нас напоследок насладился ими.

Первую строфу заканчивает знак многоточия. Что передает многоточие?

(Многоточие – важный знак для поэта, потому что в нем много смысла. Во-первых, эта картина – день... как бы хрустальный и лучезарны вечера – неописуемо прекрасна, и мы сами можем представить ее еще подробнее. Во-вторых, многоточие означает большую паузу между строфами, так как во второй строфе рассказывается уже о другом. Этот знак подготавливает нас к восприятию следующей мысли.)

Прочитайте первую строфу выразительно.

А теперь послушайте вторую строфу.

Где бодрый серп гулял и падал колос,
Теперь уж пусто все – простор везде, –
Лишь паутины тонкий волос
Блестит на праздной борозде.

Что вы представили, слушая эту строфу?

(Поле, где кипит работа. Кипит потому, что серп назван словом бодрый, т.е. живой, активный, резвый.)

(И еще потому, что действие серпа – не жал, не работал, а – гулял. В этом слове – то, как он работал, – «легко, весело, играючи».)

Правильно. В этой строке повторяется употребление существительных серп, колос в единственном числе. Объясните это.

(Здесь поэт специально использует форму единственного числа, хотя мы понимаем, что действует много предметов. Мы еще и чувствуем «весомость, единичность» каждого важного для поэта предмета.)

Во второй строке намеренно рядом «собраны» слова, которые обозначают пространство.

Назовите и прокомментируйте их.

(Пусто и простор.)

Эти слова рисуют необозримое, не охватываемое глазом пространство. И усиливают впечатление необозримости следующие слова – все и везде .

Третья строка начинается со слова лишь . Объясните его значение.

(Лишь значит «только». Это частица, которая выделяет в тексте описание праздной борозды на фоне неоглядного простора. Это «паутины тонкий волос Блестит...».)

Что вы «видите» своим внутренним зрением?

(Очень длинные нити паутины. Они растягиваются от предмета к предмету очень далеко.)

Тютчев в этой строке – очень тонкий наблюдатель. Давайте подумаем, а как можно было бы об этом явлении написать по-другому.

(Паутинка, ниточка паутины.)

Но поэт выбрал паутины тонкий волос . Почему? Ведь в словах паутина и ниточка паутины уже есть указание на «тонкость» паутины. Значит, все дело в слове волос .

(Волосы есть у человека. И если поэт добавляет это слово в строчку, то тонкий волос паутины – получается как у человека. Значения слов тонкий волос паутины приводит нас к мысли, что поэт написал не только о ранней осени, но еще и о человеке. Здесь используется художественный прием – олицетворение.)

Эта фраза действительно очень важна для понимания всех смыслов стихотворения. Почему?

(Мы начинаем понимать, что стихотворение не только о природе, но и о людях, о человеке.)

Посмотрите внимательно на первую строфу и найдите в ней слово, которое словно «перекликается» с тонким волосом паутины.

(Это слово осень, ведь оно обозначает еще и позднюю пору человеческой жизни.)

Подумайте, о каком времени в жизни человека можно так сказать: весна жизни, лето жизни, осень жизни?

(О детстве, о юности, о зрелости, о старости.)

Каждый из нас прекрасно это понимает, а поэт только помогает по-новому ощутить вроде бы понятные и знакомые с детства слова.

Обратите внимание в четвертой строке на слова на праздной борозде. Как вы их понимаете?

(Праздная – значит «пустая». На ней никто не работает.)

В современном русском языке это слово обозначает «свободный от дел, занятий, проводящий время в праздности, безделье». Значение «никем и ничем не занятый, не заполненный, пустой, порожний» признается устаревшим. А в XIX веке это было едва ли не основное значение слова. В определении праздный выступали и такие оттенки значения, как «чуждый забот и тревог, погруженный в покой».

Л.Н. Толстой, восхищенный стихотворением Ф.И. Тютчева, особо выделил именно эту фразу. А об эпитете праздная писатель заметил: «Здесь это слово праздной как будто бессмысленно и не в стихах так сказать нельзя, а между тем этим словом сразу сказано, что работы окончены, все убрали, и получается полное впечатление».

(Первую строку в быстром темпе, энергично, а вторую, третью и четвертую – медленно, задумчиво.)

И от этих слов мы сами испытываем чувство покоя, безмятежности, тепла. Это стихотворение дает нам возможность поразмышлять о вечном.

В последней строке стихотворения слова, которые находятся в сильной позиции, а потому очень важны для поэта, – отдыхающее поле.

О каком поле можно так сказать?

(На котором уже не ведутся никакие работы. А раньше его касались руки человека, поэтому поле здесь – земля очеловеченная (серп, колос, борозда), одухотворенная. К тому же поле – это часть земли, которую охватывает взор наблюдателя, мыслителя.)

Мы внимательно прочитали все стихотворение.

Как вы теперь ответите на вопрос, о чем оно?

(В стихотворении поэт рассказал не только о прекрасной поре ранней осени, но и об «осеннем» времени в жизни любого человека.)

(Тютчев написал о том, что в нашей жизни всегда есть время покоя, хотя потом может прийти и время «бурь». Это неизбежно. Но человек должен принимать это смиренно, мудро, спокойно.)

Приготовьтесь к выразительному чтению стихотворения.

4. Предлагаются на выбор две темы сочинений-миниатюр:

1) Как я представляю «дивную пору» осени по стихотворению Ф.И. Тютчева.

2) «Дивная пора» ранней осени из окна моего дома.

Образцы письменных работ учеников 10-го класса

1. Как я представляю «дивную пору» осени по стихотворению Ф.И. Тютчева «Есть в осени первоначальной...».

Тютчев – мастер стихотворных пейзажей. Но в его стихотворениях, воспевающих явления природы, нет бездумного любования. Природа вызывает у поэта размышления о загадках мироздания, о вечных вопросах человеческого бытия. В произведениях Тютчева природа не представлена как фон, она одушевлена, чувствует.

У стихотворения нет заглавия, что придает ему более глубокий смысл. Стихотворение повествует об осенней поре, которая наступает не только в природе, но и в душе человека.

Автор использует такие художественные средства как сравнение (весь день стоит как бы хрустальный...), олицетворение (где бодрый серп гулял). Это придает выразительность речи, способствует более полному раскрытию художественного образа. Предложения с многоточиями говорят о незаконченности мысли поэта. Автор заставляет читателя задуматься, поразмышлять.

При чтении стихотворения представляется осенний солнечный день ранней осени. Середина бабьего лета.

Осень, как известно, время сбора урожая. В стихотворении Тютчев показывает поля, где еще недавно кипела работа:

Где бодрый серп гулял и падал колос,
Теперь уж пусто все – простор везде...
Лишь паутины тонкий волос
Блестит на праздной борозде.

Пустеет воздух, птиц не слышно боле,
Но далеко еще до первых зимних бурь –
И льется чистая и теплая лазурь
На отдыхающее поле.

(Александра Чепель)

2. «Дивная пора» ранней осени из окна моего дома. (По стихотворению Ф.И. Тютчева «Есть в осени первоначальной...»)

Осень. Какое же прекрасное это время года! Природа начинает готовиться ко сну, но это не мешает ей быть прекрасной. Небо становится голубым-голубым. Даже летом не всегда можно увидеть такое чистое и красивое небо. А солнце... Оно светит так ярко и жизнерадостно, словно хочет подарить нам все самое лучшее перед тем, как скрыться за серыми тучами предстоящих холодных, дождливых и пасмурных дней. Несмотря на то, что деревья сбрасывают свои наряды, а листья лежат уже на земле, образуя пестрый ковер, природа становится еще прекрасней.

Как приятно наблюдать эту картину из окна своего родного дома или прогуливаясь по осеннему лесу. Легко и приятно становится на душе от этой картины. Но в то же время и грустно оттого, что стоят последние теплые деньки, а потом наступят холодные серые дни осени и придет суровая (судя по приметам) зима.

«Бабье лето» (как называют в народе этот период осени) – это одно яркое мгновение среди тусклых осенних дней. И печально, что среди людской суеты многие порой не замечают этой красоты. Ведь каждый миг, каждое мгновение, которое дает человеку природа, оставляют в душе неизгладимое впечатление, какой-то след, какие-то ассоциации. Именно на это и хотел обратить наше внимание замечательный русский поэт Ф.И. Тютчев.

(Анастасия Заплаткина)

3. «Дивная пора» ранней осени из окна моего дома. (По стихотворению Ф.И. Тютчева «Есть в осени первоначальной...»).

«Есть в осени первоначальной короткая, но дивная пора», – писал Ф.И. Тютчев. «Но что же такого дивного в этом времени года?» – спросите вы. Действительно, что может быть прекрасного в том, что птицы улетают на юг, что не слышно птичьего пения, как это бывает весной, в том, что на улице слякоть и грязь, в том, что постоянно идут дожди и дуют холодные ветры. Но есть осенью такой период, который называется «бабье лето». Это всего десять дней или чуть больше. Именно об этом осеннем промежутке и пишет в своем стихотворении Ф.И. Тютчев.

Попробуйте проснуться ранним осенним утром и посмотреть в окно! Вы увидите, как лучи еще недавно проснувшегося солнца таинственно и не спеша скользят по верхушкам деревьев. В воздухе кружится хоровод из листьев. Листья, словно разноцветное конфетти, медленно опускаются на землю, образуя мягкий ковер. А взглянув на светло-голубое небо, вы почувствуете поистине умиротворение и спокойствие. Но, к сожалению, такие прекрасные деньки бывают осенью недолго. Чаще всего погода бывает пасмурной. Но и это не беда! Затопите печь и прислушайтесь к тому, как весело потрескивают горящие поленья, как капли дождя стучатся в окно.

Для меня осень – это время, когда можно хоть немного забыть о жизненных трудностях и помечтать о будущем.

И все же не стоит осенью засиживаться дома: лучше одеться потеплее и пойти в лес, пособирать грибы, понаблюдать за тем, как животные готовятся к наступлению суровой зимы. Осень – это удивительное время года.

(Луиза Кабирова)

Т.В. СОРОКИНА,
Ульяновская обл.

Ф. И. Тютчев – выдающийся представитель русской философской лирики ХIХ века, великий русский поэт, стихотворениями которого восхищался А. С. Пушкин. Тютчев, не будучи поэтом «по профессии», писал на грани озарения, с сердцем, «полным тревоги», и оттого книга его стихотворений, по известному надписанию Фета, «томов премногих тяжелей». Лирика Тютчева проникнута страстной, напряженной мыслью, острым чувством трагизма жизни, отражает сложность и противоречивость действительности, часто в образах природы. Любовной лирике поэта свойственны исповедальность, осмысление любви как фатальной силы, ведущей к опустошению и гибели. Настоящее издание достаточно полно представляет поэтическое наследие Ф. И. Тютчева: в книгу вошли почти все стихотворения поэта – 365 из 404 известных.

Из серии: Библиотека Всемирной Литературы

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Стихотворения (Ф. И. Тютчев) предоставлен нашим книжным партнёром - компанией ЛитРес .

Предисловие

«Его ум и его сердце были, по-видимому, постоянно заняты: ум витал в области отвлеченных, философских или исторических помыслов; сердце искало живых ощущений и треволнений; но прежде всего и во всем он был поэт, хотя собственно стихов он оставил по себе сравнительно и не очень много».

И.С. Аксаков, «Биография Федора Ивановича Тютчева» (1886)

Поэзия и политика были главными увлечениями Тютчева. Поэт он был, как выразился первый его биограф И.С. Аксаков, «по призванию, которое было могущественнее его самого, но не по профессии », и стихи «не писал, а только записывал ». Они являлись под впечатлением минуты, переживаемой со всем напряжением ума и сердца. Взмах ресниц, вспышка зарницы или полет мотылька в стихах Тютчева причастны к «жизни божески-всемирной» – к стихиям природы и тайнам истории. Он был одарен свойством видеть мир целиком – с «шевелящимся» на дне его хаосом и «небом серафимских лиц» над ним, с его «минутами роковыми» и тишиною воскресных дней. И Россия, по словам того же Аксакова, «представлялась ему не в подробностях и частностях, а в своем целом объеме, в своем общем значении, – не с точки зрения нынешнего дня, а с точки зрения мировой истории». Поэтому и политические статьи Тютчева, как и его стихи, в которых речь идет о всемирном предназначении и будущем России, до сих пор не потеряли своей убедительности, хотя, по всей видимости, его прогнозы – возможно, чересчур дальновидные – и не сбылись. В них чувствуется вдохновение прорицателя, правда, отталкивающегося порой от каких-то уж слишком сиюминутных обстоятельств, а то и от спиритических сеансов – модной одно время светской новинки:

Стоим мы слепо пред Судьбою,

Не нам сорвать с нее покров…

Я не свое тебе открою,

Но бред пророческий духо́в…

(«На новый 1855 год»)

И.С. Тургенев обращал внимание на «соответственность таланта Тютчева с жизнью автора». Действительно, сочинявший и мысливший словно бы по наитию, на грани озарения, с сердцем, «полным тревоги», Тютчев мало был приспособлен к обыденной жизни в семье, на службе, среди литераторов. «Он совершенно вне всяких законов и правил, – записала однажды в своем дневнике дочь поэта. – Он поражает воображение, но в нем есть что-то жуткое и беспокойное». Неудивительно, что, самоотверженно любимый несколькими женщинами, он причинял им страдание, а в стихах с особенной силой выразил трагическую сторону любви. Тонкий знаток европейской политики, к тому же долго прослуживший в дипломатическом ведомстве, он почти не проявил себя как практический деятель. Наконец, «один из лучших лириков, существовавших на земле» (по выражению знавшего цену этим словам А.А. Фета), Тютчев так и не сделал того, что называется литературной карьерой. До 50-летнего возраста он как поэт был почти никому не известен, да и потом число ценителей его поэзии еще долго оставалось невелико. В двух прижизненных сборниках, вышедших почти без участия автора в 1854 и 1868 гг., в общей сложности было менее двухсот стихотворений, причем в основном довольно коротких. Количество известных сейчас стихотворений Тютчева вдвое больше, но и этого для профессионального литератора, прожившего долгую жизнь, было бы «не очень много». Зато такая умеренная плодовитость, как и отсутствие прочных связей с литературными кругами, хорошо гармонировали с романтически-независимым духом его творчества.

Есть свидетельства, что Тютчев не заботился о сохранности своих стихов, и некоторые из них, вероятно, теперь навсегда утрачены, но все сохранившееся обладает исключительной весомостью. По известному надписанию Фета на книжке стихотворений Тютчева (1883), она получилась «томов премногих тяжелей»:

В сыртах не встретишь Геликона,

На льдинах лавр не расцветет,

У чукчей нет Анакреона,

К зырянам Тютчев не придет.

Но муза, правду соблюдая,

Глядит, – а на весах у ней

Вот эта книжка небольшая

Томов премногих тяжелей.

«Патент на благородство», как видно, выдается нам за явленную в поэзии Тютчева «утонченную жизнь» «мощного духа» – сочетание, в общем-то, необыкновенное и отчасти парадоксальное, но верно характеризующее одну из ярких особенностей этой поэзии.

Федор Иванович Тютчев родился 23 ноября (5 декабря н. ст.) 1803 г. в селе Овстуг Брянского уезда Орловской губернии. Он был вторым ребенком в семье своего отца, отставного гвардейского офицера и помещика среднего достатка, и принадлежал к старинному дворянскому роду, известному со времен князя Димитрия Донского, при котором служил боярин Захарий Тютчев.

Детство поэта прошло в Овстуге и, по большей части, в Москве, где до Отечественной войны 1812 г. и потом, уже после изгнания французов, подолгу жили его родители. Среди тех, с кем они водили знакомство, был В.А. Жуковский. Как-то, уже в 1818 г., юный Тютчев с отцом посетили его в келье Чудова монастыря в Кремле, где он остановился, и в этот момент колокольный звон возвестил о рождении будущего императора Александра II. Это совпадение произвело сильное впечатление на Тютчева: более чем через полвека он вспомнит о нем в одном из своих предсмертных стихотворений – «17-ое апреля 1818» («На первой дней моих заре…»).

В лучших традициях русского дворянства в семье Тютчевых европейская образованность сочеталась с православным благочестием. Воспитателем и учителем к девятилетнему Федору пригласили начинающего поэта и переводчика Семена Егоровича Раича (1790 или 1792–1855), выпускника семинарии и родного брата будущего киевского митрополита Филарета (Амфитеатрова). Раич, поклонник классической поэзии древних, рано привил вкус к ней и Тютчеву и впоследствии вспоминал: «Необыкновенные дарования и страсть к просвещению милого воспитанника изумляли и утешали меня; года через три он уже был не учеником, а товарищем моим, – так быстро развивался его любознательный и восприимчивый ум! <…> Он был посвящен уже в таинства поэзии и сам con amore занимался ею; по тринадцатому году он переводил уже оды Горация с замечательным успехом».

Одно из подражаний Тютчева Горацию было прочитано на заседании Общества любителей российской словесности при Московском университете (ОЛРС) 22 февраля 1818 г., а 30 марта его юный автор был принят в Общество со званием «сотрудника» (в один день с Раичем). Менее чем через год состоялось и первое выступление Тютчева в печати – в августе 1819 г. в «Трудах ОЛРС» было опубликовано «Послание Горация к Меценату, в котором приглашает его к сельскому обеду».

В ноябре 1819 г. Тютчев поступил на словесное отделение Московского университета, где уже два года к тому времени посещал профессорские лекции в качестве вольнослушателя. Здесь он обрел своего второго наставника в поэзии – профессора словесности Алексея Федоровича Мерзлякова (1778–1830), поэта, критика и теоретика литературы. Он тоже был сторонником испытанного временем классического искусства и, среди прочего, занимался с учащимися разборами русских авторов XVIII в. От него Тютчеву передалось то предпочтение, которое он, в отличие от многих своих сверстников, отдавал духовным и торжественным одам М.В. Ломоносова и Г.Р. Державина перед новейшей элегической и «легкой» поэзией, обращенной к жизни частного человека. Только этих двоих из русских поэтов он называет в своей большой дидактической оде «Урания», которая была прочитана на торжественном университетском собрании 6 июля 1820 г. Это самое значительное из юношеских произведений Тютчева. В нем выразилась его приверженность к предметам возвышенным и ученым и соответствующей им высокой стилистике. Тема, продиктованная жанром официального стихотворения во славу наук и университета (такие, в частности, сочинял Мерзляков), в «Урании» получила отчасти религиозное освещение: судьбу наук и искусств в истории человечества юный поэт поставил в связь с путями истинного богопочитания на земле. Принципиальную убежденность в назначении поэзии облагораживать человеческие души автор «Урании» еще раз выразил в примерно тогда же сделанном поэтическом «выговоре» А.С. Пушкину за его либеральную оду «Вольность»:

Воспой и силой сладкогласья

Разнежь, растрогай, преврати

Друзей холодных самовластья

В друзей добра и красоты!

Но граждан не смущай покою

И блеска не мрачи венца,

Певец! Под царскою парчою

Своей волшебною струною

Смягчай, а не тревожь сердца!

(«К оде Пушкина на Вольность», 1820)

В те годы, когда юный Пушкин в Петербурге вращался в кругу будущих декабристов, юного Тютчева в Москве занимали вопросы эстетические и философские, в свете которых понятен этот его отклик: он сочувствует вольнолюбивому пафосу автора «Вольности», но предлагает ему послужить высшей цели – смягчению «жестоких сердец». Алкею, представляющему мятежную гражданскую поэзию, Тютчев словно бы противопоставляет образ неназванного Орфея, смягчавшего игрою на лире сердца воинственных и грубых «лесных людей». Так на пушкинскую оду могли бы отреагировать В.А. Жуковский и Н.М. Карамзин, творчество которых было общим для Тютчева и Пушкина нравственным ориентиром.

Нельзя сказать, что Тютчева совсем не затронули волновавшие тогда молодежь либеральные идеи, но они его скорее отталкивали – и не в последнюю очередь как произведенные духом «современности». Неприятие последней поэт с пафосом высказал в полемическом послании «А.Н. М<уравьеву>» (1821): «Нет веры к вымыслам чудесным, / Рассудок все опустошил…» Это первое натурфилософское стихотворение Тютчева, и речь в нем идет о восприятии природы древними людьми и современниками автора. Но и в области политической мысли он позднее всегда будет апеллировать к вере и осуждать прикрывающийся разумными соображениями произвол человеческого «я». Так что неудивителен с юности исповедуемый Тютчевым безукоризненный монархизм – символ доверия вековым установлениям. Незадолго до восстания декабристов в 1825 г., будучи уже дипломатическим чиновником и находясь в России в отпуске, Тютчев приедет из Москвы в Петербург и в самый день восстания на Сенатской площади 14 декабря будет неподалеку от места событий, но его в итоге не коснется и тень подозрения. На обнародование приговора декабристам в 1826 г. он, уже из-за границы, откликнется с исключительною суровостью – и вполне искреннею, поскольку до смерти поэта почти никто не видел этого стихотворения:

Народ, чуждаясь вероломства,

Поносит ваши имена -

И ваша память от потомства,

Как труп в земле, схоронена.

Университет Тютчев окончил в два года (вместо обычных трех) и в декабре 1821 г. был выпущен кандидатом словесных наук. Вскоре он переехал в Петербург и поступил на службу в Коллегию иностранных дел, а уже в июне 1822 г., при посредничестве своего родственника графа А.И. Остермана-Толстого, отправился в Мюнхен, столицу Баварского королевства, куда был причислен к русской дипломатической миссии «сверх штата». Едва ли он тогда думал, что на «чужой стороне» ему предстоит провести двадцать два лучших года жизни.

Мюнхен в период службы в нем Тютчева претендовал на статус культурного и политического центра Германии. Баварский король Людвиг I, взошедший на престол в 1825 г., пожелал образовать из своей столицы «вторые Афины» и отчасти преуспел в своих начинаниях, привлекая в город известных художников, архитекторов и ученых. В 1826 г. в Мюнхен был перенесен один из старинных немецких университетов. В 1827 г. в нем начал читать лекции Фридрих Шеллинг – наиболее почитавшийся в московском окружении Тютчева немецкий философ. В 1828 г. в Мюнхене поселился Генрих Гейне – восходящая европейская знаменитость. С Шеллингом у Тютчева установились хорошие личные отношения, так что он не раз выступал посредником между философом и приезжавшими к нему за наукой русскими путешественниками. С близким себе по возрасту Гейне Тютчев завязал дружеские отношения: немецкий поэт в письмах того периода именовал его не иначе как «мой друг» и даже «мой лучший друг». Первые переводы из Гейне на русский язык принадлежат именно Тютчеву. Всего он перевел 10 его стихотворений, причем первые переводы были сделаны еще до их знакомства, а последний – уже незадолго до смерти Тютчева.

Вообще, ко второй половине 1820-х гг. относится большинство тютчевских переводов, и среди них не только неизбежные для проживающего в Германии русского поэта той поры Гете и Шиллер, но и, например, отрывки из драм Шекспира, Ж. Расина, В. Гюго. Для Тютчева это были своего рода поэтические упражнения, но всякий раз он избирал нечто близкое себе по тематике. Сам он более всего ценил свои переводы из «Фауста» Гете и, когда в 1831 г. по ошибке сжег многие свои стихотворения, особенно сожалел о полностью переведенном им первом акте второй части «Фауста».

В тот же период Тютчев сложился как оригинальный поэт, но на родине об этом догадывались только его друзья, поскольку в печати появлялись лишь отдельные стихотворения и, как правило, без полной подписи. Раич в издаваемом им журнале «Галатея» в 1829–1830 гг. поместил более 15 новых стихотворений Тютчева, но практически никто их не заметил и не оценил по достоинству. Та же судьба постигла и другую, гораздо более весомую публикацию в пушкинском «Современнике» в 1836 г. Она состоялась по инициативе И.С. Гагарина, сослуживца Тютчева и поклонника его поэзии, который, приехав в Россию, удивился, что здесь его друг как поэт никому не известен. Он сумел получить от Тютчева списки его стихотворений (в том числе уже публиковавшихся) и показал их Жуковскому и П.А. Вяземскому, которые, в свою очередь, передали их Пушкину, а он уже отобрал из них 24 стихотворения для своего журнала. Они появились в 1836 г. в третьем и четвертом томах «Современника» под общим заглавием «Стихотворения, присланные из Германии» и за подписью «Ф.Т.». Эта публикация в свое время также не стала заметным событием – возможно, из-за гибели Пушкина, заслонившей собою все последние литературные новинки. Но главным образом, в этом видимом отсутствии общественной реакции на стихотворения Тютчева сказалась его отчужденность от отечественных литературных кругов, объясняемая как житейскими обстоятельствами, так и нежеланием поэта прославиться в качестве профессионального литератора. М.П. Погодин, его университетский приятель, живший как раз литературным трудом, встретившись с Тютчевым в один из его приездов в Россию еще в 1820-х гг., с неудовольствием отметил, что «от него пахнет двором». Иными словами, бывшему однокашнику он показался вполне упоенным своими успехами в свете и при дворе.

Между тем к своей дипломатической карьере Тютчев относился довольно беспечно. Гораздо большее место в его жизни занимали сердечные увлечения, с удивительным постоянством обращавшиеся в драмы со скандальным оттенком. Лишь первое из известных увлечений поэта – Амалией Лёрхенфельд (1808–1888), внебрачной дочерью баварского дипломата и двоюродной сестрой великой княгини Александры Федоровны (в скором будущем императрицы, жены Николая I) – было мимолетно и ничем не омрачено. В 1825 г. она вышла замуж за сослуживца Тютчева по мюнхенской дипломатической миссии барона А.С. Крюденера. Эта романтическая влюбленность памятником по себе оставила лишь смутное семейное предание, связавшее с нею два редких у Тютчева по-пушкински умиротворенных стихотворения «Я помню время золотое…» (1836) и «Я встретил вас – и все былое…» (1870).

В 1826 г. Тютчев по страстной влюбленности женился на вдове русского дипломата Элеоноре Петерсон (урожденная графиня Ботмер, 1800–1838). Брак был заключен по лютеранскому обряду, незаконному в глазах Православной Церкви и русского правительства. Православное венчание дипломатического чиновника за границей требовало продолжительных хлопот, и Тютчев озаботился этим лишь накануне рождения дочери и после назначения его вторым секретарем посольства. Обвенчались они в начале 1829 г. в греческой православной церкви, незадолго до того открывшейся в Мюнхене. Вскоре Элеонора Федоровна, уже имевшая от первого брака четырех детей, родила Тютчеву трех дочерей – Анну (в замужестве Аксакова, 1829–1889), Дарью (1834–1903) и Екатерину (1835–1882).

Брак, казалось, был вполне счастлив, но в 1833 г. поэт познакомился с замужней баронессой Эрнестиной Дёрнберг (урожденная баронесса Пфеффель, 1810–1894), в том же году она овдовела, а еще через некоторое время между ними завязался бурный роман, стоивший тяжких потрясений первой жене поэта. В 1837 г. вместе с семьей Тютчев приезжает в Россию, где получает назначение на должность первого секретаря русского посольства в Турине, столице Сардинского королевства, и вскоре, оставив семью в Петербурге, отбывает к месту службы. В Италии в конце 1837 г. он вновь встречается с Эрнестиной, полагая, что это их последняя встреча, но за нею только последовали новые свидания в разных городах Европы (эти перипетии отразились в ряде стихотворений 1830-х гг.: «Еще земли печален вид…», «1-ое декабря 1837», «С какою негою, с какой тоской влюбленной…», «Итальянская villa» и др.). А между тем, в мае 1838 г. пароход «Николай I», на котором жена Тютчева возвращалась с детьми к мужу, как сообщали тогда газеты, «сгорел в море» у берегов Любека (среди его пассажиров был юный И.С. Тургенев, описавший позднее это событие в очерке «Пожар на море»). Элеонора Федоровна сумела спасти детей, но во время пожара она простудилась и в августе того же года умерла. Тютчев, проведя ночь у ее гроба, по свидетельству знавших его, «поседел в несколько часов».

В октябре 1838 г. он писал Жуковскому: «Есть ужасные годины в существовании человеческом… пережить все, чем мы жили – жили в продолжение целых двенадцати лет… Что обыкновеннее этой судьбы – и что ужаснее? Все пережить и все-таки жить… Есть слова, которые мы всю нашу жизнь употребляем, не понимая… и вдруг поймем… и в одном слове, как в провале, как в пропасти, все обрушится». Это одно из немногих писем Тютчева, написанных по-русски (обычно письма он писал на французском языке). Понадобился родной язык, чтобы передать боль постигшей его утраты. Позднее слова из этого письма перейдут в стихотворение о смерти уже другой женщины: «О Господи!.. и это пережить … / И сердце на клочки не разорвалось…» («Весь день она лежала в забытьи…», 1864). А пока он на десять лет почти вовсе перестанет писать стихи (с 1839 по 1848 г. – меньше десятка стихотворений), и одно из первых после длительного перерыва будет посвящено памяти первой жены:

Твой милый образ, незабвенный,

Он предо мной везде, всегда,

Недостижимый, неизменный, -

Как ночью на небе звезда…

(«Еще томлюсь тоской желаний…», 1848)

Жуковский же, встретившись с Тютчевым вскоре после получения процитированного письма, записал в своем дневнике с недоумением: «Он горюет о жене, которая умерла мученическою смертью, а говорят, что он влюблен в Минхене». Это тоже была правда. Уже в марте 1839 г. Тютчев получил разрешение на брак с Эрнестиной Дёрнберг. Однако, не имея возможности венчаться с нею в Италии, он просил еще и об отпуске и, так и не получив его, самовольно оставил посольство и на несколько месяцев уехал в Швейцарию, где в июле 1839 г. они венчались по двум обрядам – православному и (что требовалось для детей Эрнестины от первого мужа) католическому. От этого второго брака Тютчева также родились дети – дочь Мария (в замужестве Бирилева, 1840–1872) и сыновья Дмитрий (1841–1870) и Иван (1846–1909).

В результате своего проступка Тютчев в том же году был снят с должности секретаря посольства в Турине, попросил об отставке и вернулся в Мюнхен. В 1841 г. он был официально уволен со службы и в наказание за новые самовольные отлучки лишен придворного звания камергера. До 1844 г. он еще жил в Мюнхене, но, тяготясь своим неопределенным положением, все-таки принял решение вернуться на родину. «Хоть я и не привык жить в России, – писал он родителям, – но думаю, что невозможно быть более привязанным к своей стране, нежели я, более постоянно озабоченным тем, что до нее относится. И я заранее радуюсь тому, что снова окажусь там».

В конце сентября 1844 г. Тютчев с семьей вернулся в Россию и через полгода, в марте 1845 г., был вновь зачислен на службу в Министерство иностранных дел. Этому предшествовала публикация в 1844 г. написанной Тютчевым по-французски политической статьи «Россия и Германия», в которой император Николай I, по его словам, «нашел свои мысли». В высшем петербургском обществе Тютчев был принят с восторгом как знаток европейской политики и блестящий острослов. Когда, по обыкновению

рассеянный и погруженный в себя, он появлялся в свете и начинал говорить, присутствующие старались не пропустить очередного афоризма. Князь П.А. Вяземский, главный соперник Тютчева в светском острословии, близко сошедшийся с ним в эти годы, говорил, что из его высказываний следовало бы составить «Тютчевиану» – и вышла бы «прелестная, свежая, живая современная антология» (спустя полвека после смерти поэта, в 1922 г., сборник с таким названием действительно составит и издаст Г.И. Чулков). Это были, однако, в основном не легкие шутки, а саркастические или гневные замечания на злобу дня – чаще всего о тупости российского правительства и кознях западных держав. Всякая сиюминутная мелочь в его словах обретала значительность исторического предзнаменования, причем отточенность тютчевских формулировок поражала не меньше, чем парадоксальность и смелость его суждений.

Дело было не только в живости ума поэта и дипломата, но и в том, что у него к этому времени сложилась стройная система взглядов на историю и политику. К концу 1840-х гг. он даже отчасти изложил ее письменно – в оставшемся незавершенным трактате «Россия и Запад». Как отдельные главы в него должны были войти изданные на французском языке статьи Тютчева – «Россия и Германия» (уже упоминавшаяся), «Россия и Революция» (1849) и «Папство и римский вопрос» (1850). В общих чертах свою систему он изложил и в особой докладной записке, поданной им Николаю I в июне 1845 г. (впрочем, никто эту записку и не подумал рассматривать как руководство к действию).

По Тютчеву, в мире есть только одна законная Империя, и в настоящий момент это православная самодержавная Россия, преемница христианской Восточной Римской империи, Византии. «Тело» ее – это славянство, которое призван объединить под своим началом русский царь, а «душа» – Восточная Православная Церковь, которая есть Церковь единственная и всемирная. Западная Европа, некогда отпавшая от церковного единства, соблазнилась его призраком в подчинении папскому престолу. В результате она веками страдала от бесчисленных конфликтов и разделений, преодоление которых возможно было лишь на основе насилия, поскольку, отвергая освободивший человечество закон Христа, люди неминуемо возвращаются к рабству. Современная западная цивилизация уже открыто поставила на первое место культ силы и человеческого «я» и тем обнаружила свою антихристианскую сущность. Эта цивилизация обречена на самоуничтожение, поскольку принципом ее существования является Революция, отвергающая всякий авторитет и несовместимая с принципом Власти. Поэтому потерпел поражение Наполеон, пытавшийся заменить театральными имперскими декорациями то, от чего Запад отрекся задолго до Французской революции, – законную Власть, действительно санкционированную свыше. Восторжествовавший на Западе культ материальных интересов и беззастенчивый эгоизм в личных и государственных отношениях ведут к торжеству грубой силы и концу времен. Его предзнаменование – это волна больших и маленьких революций, прокатившаяся по всей Европе в 1848–1849 гг. Встать на пути Революции и спасти Запад и саму себя от неизбежной катастрофы может лишь Россия как единственная в мире законная Империя. Под скипетром русского царя должны объединиться все славянские народы, а затем и весь православный Восток, после чего и католический Рим вернется в лоно истинной Церкви. Столицами этой чаемой Тютчевым христианской империи, простирающейся «от Нила до Невы, от Эльбы до Китая», станут Москва, Константинополь и Рим (стихотворение «Русская география», 1848 или 1849). Скреплять ее будет не сила, а единство истинной веры, свободное подчинение власти, предписанное христианам, и взаимная любовь между людьми. Об этом же говорится в позднейшем восьмистишии «Два единства» (1870).

Таким образом, по Тютчеву, в мире остались лишь две силы – Россия и Революция, и от исхода борьбы между ними зависит его судьба. В одном стихотворении они олицетворяются в образах утеса и моря, пытающегося подмыть его основание («Море и утес», 1848). Отсюда же страстный призыв поэта к России: «Мужайся, стой, крепись и одолей!» («Ужасный сон отяготел над нами…», 1863). Это не мечты об имперской экспансии и даже не политическая теория, а религиозная историософия, от которой можно отмахнуться, но с которою бессмысленно спорить. Это предмет веры, как сама Россия, уподобленная Тютчевым Ноеву ковчегу в известном четверостишии «Умом Россию не понять…» (1866).

Однако тютчевская историософия, как и следовало ожидать, совершенно разошлась с современной политической реальностью. Словно в насмешку над историческими прозрениями поэта, в 1853 г. грянула Крымская война, которую сам он как-то назвал «войной кретинов с негодяями». Антихристианский Запад в союзе с мусульманскою Османской империей, угнетательницей православных народов, вновь воздвигся на христианскую Россию. При начале осады Севастополя Тютчев взывал к ней:

Ложь воплотилася в булат;

Каким-то Божьим попущеньем

Не целый мир, но целый ад

Тебе грозит ниспроверженьем…

Все богохульные умы,

Все богомерзкие народы

Со дна воздвиглись царства тьмы

Во имя света и свободы!

Тебе они готовят плен,

Тебе пророчат посрамленье, -

Ты – лучших, будущих времен

Глагол, и жизнь, и просвещенье!

(«Теперь тебе не до стихов…», 1854)

И Запад все-таки победил. Для России война закончилась сокрушительным поражением. Тютчев винил в этом правящую верхушку, слепую, на его взгляд, и чуждую самой России. «Если бы я не был так нищ, – писал он жене незадолго до сдачи Севастополя, – с каким наслаждением я тут же швырнул бы им в лицо содержание, которое они мне выплачивают, и открыто порвал бы с эти скопищем кретинов, которые, наперекор всему и на развалинах мира, рухнувшего под тяжестью их глупости, осуждены жить и умереть в полнейшей безнаказанности своего кретинизма».

И еще: «Бывают мгновения, когда я задыхаюсь от своего бессильного ясновидения, как заживо погребенный, который внезапно приходит в себя».

Тютчев вернулся к стихам под впечатлением от европейских событий в самом конце 1840-х гг. И, по замечательному совпадению, тогда же состоялось настоящее открытие его поэзии, честь которого принадлежит Н.А. Некрасову. В статье «Русские второстепенные поэты» (1850) он перепечатал все тютчевские стихи, когда-то появившиеся в пушкинском «Современнике», и сопроводил их восторженными комментариями. Некрасов не знал, кто скрывается за инициалами «Ф.Т.», но решительно отнес этого автора «к русским первостепенным поэтическим талантам», наряду с Пушкиным и Лермонтовым.

Авторство стихов скоро выяснилось, и в 1854 г. Некрасов в том же «Современнике» поместил 92 стихотворения Тютчева (среди них множество совсем новых), а сразу вслед за этим издал первый его отдельный сборник. Готовил издание И.С. Тургенев, ставший страстным поклонником поэта. По его словам, Тютчев мог бы сказать о себе, что «он создал речи, которым не суждено умереть». Это были речи возвышенные и не до конца понятные, но обладавшие неотразимым поэтическим обаянием. Человек в них, «как бог», «шагал по высям творенья». В них были пиры богов, на которые допущены только изгнанник домашних очагов и тот, «кто посетил сей мир в его минуты роковые», и непреклонные человеческие сердца, на чью безнадежную борьбу олимпийские боги взирают с завистью. Были «пылающие бездны» и «светлость осенних вечеров», «грохот летних бурь» и «слезы людские» – «безвестные», «незримые» и «неисчислимые». Была жизнь русской женщины, проходящая «в краю безвестном, безымянном, на незамеченной земле», и судьба самого этого «края долготерпенья» – родной земли, которую всю «в рабском виде Царь Небесный исходил, благословляя».

В одночасье Тютчев стал любимым поэтом едва ли не всех выдающихся русских литераторов своего времени. На этой любви сходились не сходившиеся больше ни в чем Н.А. Добролюбов и А.А. Фет, Н.Г. Чернышевский и Л.Н. Толстой, как-то сказавший, что без стихов Тютчева вообще «нельзя жить». Но сам поэт едва ли мог наслаждаться внезапно обрушившимся на него литературным признанием. Ему, как и «слову русскому» в дни Севастопольской обороны, было «не до стихов». «Ум» его был занят осмыслением поражения в войне и построением дальнейших прогнозов, а «сердце» было погружено в новые «треволнения».

В 1850 г. завязался роман Тютчева с 24-летней Еленой Александровной Денисьевой (1826–1864), племянницей директрисы Смольного института благородных девиц, где воспитывались дочери поэта. Это была единственная русская женщина в его жизни – и самая роковая, «последняя любовь».

Тайна их встреч в нарочно нанятой квартире скоро была разоблачена. От Денисьевой отрекся отец, тетка была с позором изгнана из института. При живой жене и детях от двух браков Тютчев открыто зажил с ней как с законной супругой. Это продолжалось четырнадцать лет, в течение которых родилось трое детей, которых Тютчев официально усыновлял (пережил отца только Федор Федорович Тютчев (1860–1916), ставший впоследствии известным военным писателем). Скандальность положения усугублялась тем, что с действительно законной женой – Эрнестиной Федоровной – он все это время и не думал разводиться, сохраняя к ней не только привязанность, но едва ли не все прежние чувства (были и обращенные к ней стихи – «Не знаю я, коснется ль благодать…», 1851; и др.).

На фактическое двоеженство известного своим экстравагантным поведением поэта и близкого ко двору высокопоставленного чиновника (с 1858 г. Тютчев занимал должность председателя Комитета иностранной цензуры) в свете смотрели сквозь пальцы, но Денисьева от «хорошего общества» была безвозвратно отлучена. Тютчева она любила со всей страстью отчаявшейся женщины, но их «семейная» жизнь, конечно, была тяжела и наполнена нешуточными страданиями. Эта любовь была «слияньем» двух «родных душ» и их «поединком роковым». Самые мучительные любовные стихотворения Тютчева принадлежат именно к так называемому «денисьевскому» циклу, условно выделяемому исследователями. В общей сложности к нему относятся не менее 15 стихотворений, объединенных образом возлюбленной – измученной, погибающей и, наконец, погибшей по вине поэта. В отличие от почти одновременно создававшегося «панаевского» цикла любовной лирики Некрасова, у Тютчева полностью отсутствуют низменные бытовые подробности и связный сюжет, по которому можно было бы проследить историю его отношений с Денисьевой. Стихотворения цикла объединяет обнаженность трагизма и неотвратимость этих отношений и безоговорочное признание того, что возлюбленная поэта – большая страдалица, чем он сам. Это не столько любовная драма, сколько трагедия совести. Самоосуждение и сознание невозможности что-либо изменить – сквозные мотивы этого цикла:

Не говори: меня он, как и прежде, любит,

Мной, как и прежде, дорожит…

О нет! Он жизнь мою бесчеловечно губит,

Хоть, вижу, нож в руке его дрожит.

(«Не говори: меня он, как и прежде, любит…», 1850)

Судьбы ужасным приговором

Твоя любовь для ней была,

И незаслуженным позором

На жизнь ее она легла!

(«О, как убийственно мы любим…», 1851)

Смерть Денисьевой от чахотки 4 августа 1864 г. потрясла Тютчева. Он, видимо, в действительности, а не только в стихах винил во всем только себя. Воспоминанию о смерти возлюбленной посвящена едва ли не треть стихотворений «денисьевского» цикла – «Весь день она лежала в забытьи…», «Есть и в моем страдальческом застое…», «15 июля 1865 г.» («Сегодня, друг, пятнадцать лет минуло…»), «Накануне годовщины 4 августа 1864 года», «23 ноября 1865 г.» («Нет дня, чтобы душа не ныла…») и др.

Сразу же, в августе 1864 г., Тютчев уезжает за границу к находившейся там семье. Осень и зиму 1864 г. он проводит в Женеве и Ницце, но почти во всех написанных там стихотворениях звучит тема смерти любимого существа, что позволяет также отнести их «денисьевскому» циклу:

О, этот Юг, о, эта Ницца!..

О, как их блеск меня тревожит!

Жизнь, как подстреленная птица,

Подняться хочет – и не может…

Нет ни полета, ни размаху -

Висят поломанные крылья,

И вся она, прижавшись к праху,

Дрожит от боли и бессилья…

(«О, этот Юг, о, эта Ницца!..»)

(«Утихла биза… Легче дышит…»)

В 1868 г. вышел второй сборник стихотворений Тютчева, подготовленный И.С. Аксаковым, мужем старшей дочери поэта Анны, но былого энтузиазма он даже среди литераторов не вызвал. Короткая поэтическая эпоха 1850-х гг. закончилась, и стихи снова вышли из моды (воскрешение интереса к поэзии Тютчева произойдет только на рубеже XIX – XX вв.). И, кроме того что в новом сборнике резко увеличилась доля стихов политического содержания, которые не могли вызвать сочувствие читателей, не сочувствовавших политическим взглядам поэта, многие из них могли показаться слишком официальными и необязательными относительно повода их сочинения. Между тем именно в них в первую очередь и выразилось новое направление его поэзии, которое один близкий Тютчеву критик, Н.В. Сушков, еще в 1854 г. охарактеризовал как «религиозно-политическое» и «православно-патриотическое». В 1860-х гг. это были стихотворения к юбилеям М.В. Ломоносова, Н.М. Карамзина, П.А. Вяземского, А.М. Горчакова и др., а также ряд программных стихотворений, приуроченных к торжествам в Славянском благотворительном комитете («Гус на костре» и мн. др.). В них Тютчев не только высказал свои задушевные убеждения, но и по-новому возродил традиции дидактической поэзии и официальной торжественной оды XVIII в., которые так импонировали ему в юности.

В последние годы жизни Тютчева постигла череда утрат. По возвращении его из-за границы в 1865 г. один за другим умерли двое рожденных от Денисьевой детей и мать поэта, в 1870 г. – единственный брат Николай и сын Дмитрий, в 1872 г. – дочь Мария. В одну из горьких минут, за год до собственной кончины, поэт посвятил жене такое четверостишие:

Все отнял у меня казнящий Бог:

Здоровье, силу воли, воздух, сон,

Одну тебя при мне оставил он,

Чтоб я ему еще молиться мог.

Но и стоя «на роковой очереди» у смерти, Тютчев не изменил себе и избежал «малодушных укоризн» «на изменяющую жизнь», не утратив способности видеть в ней сразу преходящее и вечное:

Чему бы жизнь нас ни учила,

Но сердце верит в чудеса…

И увядание земное

Цветов не тронет неземных,

И от полуденного зноя

Роса не высохнет на них.

(«А.В. Плетневой», 1870)

Жгучего интереса к политике он не утратил – даже в предсмертной болезни и на смертном одре, когда слово уже плохо слушалось поэта. Последним его прижизненным выступлением в печати стал саркастический и глубокомысленный стихотворный отклик на позорный плен и смерть Наполеона III. Наблюдая, как торжествует спаянная «железом и кровью» объединенная Бисмарком Германия и как «все гуще сходят тени на одичалый мир земной» («Памяти М.К. Политковской», 1872), Тютчев продолжал надеяться, что Россия одолеет Революцию.

Русские войска тогда с победами проходили Среднюю Азию, и последним вопросом, который задал ненадолго пришедший в сознание поэт собравшимся у его постели, был вопрос о политике: «Какие получены подробности о взятии Хивы?»

Специфика барочного аллегорического метафоризма состоит в том, что слова, обозначающие те или иные предметы, должны дешифровываться не вещественно-бытовым, а эмбле- матическим кодом, но между собой они связываются по те- матическим законам связей в вещественном мире. Так, например, слово якорь должно семантически обозначать не деталь корабельной оснастки, а веру, одновременно восп- ринимаясь как сигнал определенного "аллегорического" стиля. Но естественным окружением веры в этом случае окажутся такие "вторичные идеи" (пользуясь терминологи- ей Ломоносова), как море, волны, корабль, буря и пр. Таким образом, само эмблематическое слово оказывается как бы упаковкой, сквозь которую читатель проникает не- посредственно к значению. Но выбор всей синтагматичес- кой цепочки последующих знаков определяется этой "упа- ковкой". В том же стихотворении Тютчева читаем: Он был земной, не божий пламень, Он гордо плыл - презритель волн, - Но о подводный веры камень В щепы разбился утлый челн. Очевидно, что если образы эти дешифровывать зритель- но, то получится абсурдный эффект реализованной метафо- ры: пламень, гордо плывущий по волнам - картина того же плана, что и образ двух половинок змеи, шевелящихся в поэте и владелице альбома. Это не зрительный образ, а знак стиля. Но развитие темы определяется именно зри- тельно-образной стороной эмблематики. Примеры такой семантики встречаем у Тютчева во мно- жестве. Так, например, насквозь эмблематично стихотво- рение "Стоим мы слепо пред Судьбою...". В какой мере условия жанровой стилистики подразумевают отрешение от зрительных ассоциаций, показывает пятая строфа: Для битв он послан и расправы, С собой принес он два меча: Один - сраженный меч кровавый, Другой - секиру палача. То, что меч и секира определяются как "два меча", ясно свидетельствует о невозможности и ненужности ка- ких-либо зрительных представлений (иначе текст делается абсурдным). "Два меча" означают две кары, два возмездия плюс сигнал общей аллегоричности стиля. Но эта же строфа раскрывает и сложность данного ас- пекта тютчевской стилистики. Очевидно, что степень абс- трактности слова "меч" во втором и третьем стихах раз- лична: во втором стихе меч, который в равной мере обоз- начает и меч и секиру, - чистая абстракция, смысл кото- рой может только исказиться до комизма любой зрительной конкретизацией. Но во втором случае меч противопостав- лен секире, что подразумевает известную степень конкре- тизации (в рамках общей аллегоричности). Это соскальзы- вание Тютчева с аллегоризма на романтическую символи- ческую суггестивность, с одной стороны, и веществен- ность, с другой, создает сложную гамму промежуточных значений с колеблющимся удельным весом тех или иных стилистических образующих. Так, если стих: С собой принес он два меча - не должен вызывать предметных ассоциаций, то иначе обстоит дело со стихами: Черты его ужасно строги Кровь на руках и на челе... Это уже не эмблема, а аллегорическая живопись с двойным просвечиванием значения и выражения друг сквозь друга. А вторая строфа: Еще нам далеко до цели, Гроза ревет, гроза растет, - И вот - в железной колыбели, В громах родился Новый год... дает в пределах одного строфико-синтаксического единства целую иерархию колебаний между крайними типами смыслообразования. Эмблематизм наиболее сгущен в политической поэзии Тютчева, но в целом свойствен его стилю как таковому. Иногда он проявляется как еле ощутимое смысловое подс- вечивание. Так, в стихотворении "Как неожиданно и яр- ко..." изобразительная "вещность" описания радуги в стихе: И в высоте изнемогла... - вызвала одобрение Л. Н. Толстого, отметившего этот стих тремя восклицательными знаками. Это же отметил и И. С. Аксаков, писавший, что "нельзя лучше выразить этот внешний процесс постепенного таяния, ослабления, исчезновения радуги". Однако концовка стихотворения: Ушло, как то уйдет всецело, Чем ты и дышишь и живешь, - переключает весь его текст в аллегорический план и все его значение переводит в новый ключ, включая текст стихотворения в цикл, посвященный смерти Е. А. Денись- евой (что подкрепляется датой написания, 5 августа 1865; Денисьева скончалась 4 августа 1864 г.). Однако нигде в тексте не упомянутые эмблематическое значение радуги как надежды и мифологическая семантика ее как знака союза и соединения - человека и Бога, неба и земли, воды верхней и воды нижней, живых и мертвых - подсвечивают смысловой строй стихотворения, придавая ему многозначность. Таким образом проявляется одна из существенных особенностей смыслообразования у Тютчева: он никогда не придерживается той

Очень интересный вопрос, в котором речь идет о замечательном стихотворении Федора Ивановича Тютчева. Забегая вперед, нужно отметить, что правильным ответом на вопрос викторины будет - "Мысль изреченная".

Вот, кстати, это произведение. Федор Тютчев. Молчание.

Красиво, не правда ли? При этом нельзя не согласиться с автором. Как часто бывает такое в жизни, когда от простоты душевной пытаешься рассказать человеку о том, что происходит в твоей жизни, но сталкиваешься с непониманием или же вовсе оказываешься высмеянным. Так что лучше, лишний раз, и правда, промолчать ...

Нельзя бросаться словами

К сожалению, понимание приходит с возрастом, а мы, чаще всего, наступаем на собственные грабли, иной раз доверяя свои мысли и чувства тому, кому не следовало бы ... Вроде бы смотришь на человека, он кажется искренним, он будет кивать в ответ на поток фраз, который идет из вашего сердца, на лице его, возможно, будут проявляться черты понимания того, о чем вы говорите, а на самом деле, человек может оказаться пустышкой.

Человек (каждый человек) - индивидуален, его мысли имеют право на жизнь (если, конечно, они не затрагивают прав и другого человека), они по-своему хороши, и одному Господу Богу известно, что произойдет, если мир приоткроет двери в вашу душу. Хорошо, если вам повезет, и человек окажется тем, кем кажется. Ну, а если нет? То что тогда?

"Другому как понять тебя?" - спрашивается в стихотворении. Да, есть все основания полагать, что можно оказаться непонятым.

Важно: понравилось мне высказывание в картинке ниже: нужно сто раз подумать, прежде чем что-то сказать... И тогда, возможно, это окажется той спасительной "соломинкой", которую нам подчас так хочется застелить, но бывает слишком поздно.